Криденс медленно шел по улице, неуверенно предлагая идущим навстречу прохожим листовки вторых салемцев. Большая часть людей равнодушно проходила мимо, заранее делая каменное  лицо. Они скользили по фигуре молодого человека невидящим взглядом, словно его вовсе не было рядом. Это была не самая плохая категория, от них хотя бы не было неприятностей. Чувствовать себя пустым местом Бэрбоуну было не впервой, в целом, его это даже устраивало.
Однако попадались и другие люди: они встречали ущербную пропаганду Криденса  пренебрежительной насмешкой. Не всегда в такой реакции  чувствовалась настороженность или агрессия, но от этого не становилось легче. Осознавать себя оплеванным и высмеянным было много тяжелее, чем просто терпеть общее игнорирование. Несмотря на большой опыт в этой рутинной неблагодарной работе  Бэрбоун так и не смог в полной мере привыкнуть к ней или сформировать хоть какой-то защитный панцирь. Каждый презрительный взгляд или саркастичная улыбка надолго заседали в памяти, угнетая и заставляя все сильнее убеждаться в собственной неполноценности. Весь негатив и скепсис, что вызывали изложенные в брошюрах тезисы Общества противодействии магии,  он хронически воспринимал на свой счет.
Но были и те, кто все же брали листовки из рук Криденса. В большинстве своем это были странные личности. Взъерошенные старухи, худые женщины с запавшими глазами, на дне которых читалось тихое сумасшествие,  бродяги, оборванцы и голодные дети, привлеченные бесплатной столовой.
Почти все они, за исключением детей, вызывали у Бэрбоуна смутное чувство тревоги.   Когда Криденс смотрел на них, в его сознании невольно всплывали страшные картины позднего средневековья с их гиперболизированными маргинальными лицами. Корабль дураков в миниатюре.
Молодой человек тяжело выдохнул и беспокойным движением поправил темную шляпу, которая и без этого сидела безукоризненно ровно. Он устал находиться в толпе, что казалась ему молчаливо-враждебной, таящей в себе массу скрытого до поры негатива. Бэрбоун чувствовал, что ему нужна хотя бы небольшая передышка, возможность побыть наедине с самим собой, но сейчас это не представлялось возможным.  Сегодня была среда, а это значило, что примерно через час из дверей покажется старшая сестра с колоколом в руках, заунывный звон которого начнет созывать всех страждущих на благотворительный обед.  До носа Криденса уже доносился легкий, но узнаваемый запах пропагандистского супа. Скоро придут тощие малыши и все сметут.  Юноше не было жаль еды, но необходимость присматривать за десятками голодных скитальцев и помогать матери поддерживать порядок изнуряла.
Обязанность часами находиться среди народа давала постоянный  штраф к моральной устойчивости Бэрбоуна. Он затравленно посмотрел на стопку невостребованных брошюр. Она не сулила ему ничего хорошего и в перспективе несла опасность. Криденс нервно попытался поправить воротник рубашки: ему показалось, что тот был застегнут неаккуратно. От этого движения пачка бумаг на мгновение утратила свою идеальность и одна листовка вырвалась на свободу. Ветер подхватил ее и понес прочь. Бэрбоун инстинктивно двинулся за ней, но уже в следующую секунду  судьбу агитации решила огромная собака, по-своему разобравшись с бумагой.
Криденс в нерешительности замер, рассматривая пса. Тот казался неожиданностью в потоке людей. Городская площадь не предусматривала изобилия животных, исключение составляли разве что лошади, но те воспринимались как нечто единое со всадником, а потому не считались зверьми в полной мере. Черный лохматый пес выглядел почти экзотикой.   
Бэрбоун вжался спиной в стену дома и машинально сделал какой-то размытый жест ладонью, будто бы пытаясь привлечь внимание собаки, но одновременно с этим стараясь остаться незамеченным.